"Амур в огне"

2019 год – год вековых событий гражданской войны в Ивановском районе. И начинаются они со 100-летия боя с японцами под Виноградовской заимкой, что находилась недалеко от Андреевки.

Виноградовский бой – это был первый крупный бой созданной 1-2 февраля в Красной Яре партизанской армии. До этого были мелкие стычки, не принесшие партизанам победы. У них просто не было еще опыта боевых действий. И оценку бою историки дают неоднозначную: в нем нет ни победителей, ни проигравших. А японцы, как делали всегда, когда не в силах были справиться с партизанами, просто сожгли заимку, что нельзя считать за победу. Быть может, тогда у Виноградовской заимки, и возник у японцев зловещий план. Чуть более чем через месяц Ивановку постигла та же участь, унесшая жизни ни в чем неповинных мирных людей…

ВИНОГРАДОВСКИЙ БОЙ

Заимка Виноградовых стояла на дороге из Андреевки на Ивановку - в шести километрах от первой и километрах в двенадцати от второй. Благовещенск был от нее в пятидесяти километрах на юго-запад. В окрестностях заимки, по увалам, раскинулись пашни. Сама заимка расположилась в старой березовой роще, километра в полтора длиной и в полкилометра шириной. Почти посредине рощи проходила дорога. Со всех сторон роща была окопана канавой и огорожена колючей проволокой. Перед самой рощей раскинулась лощинка, АМУР протянувшаяся от нашего правого фланга к левому. Последний примыкал к самой долине речки Маньчжурки. Направо от дороги лощина, засыпанная четверти на полторы снегом, представляла собой как бы разостланную скатерть; налево же через лощину тянулся низкорослый кустарник, уходивший вдаль.
Метрах в 600—800 от правого фланга, в вершине распадка, торчал маленький хохолок березняка. Слева была широкая, километра в полтора, кочковатая долина Маньчжурки. На той стороне речки по высокому холму разорванной цепью шли рощи соседних заимок.
Четыре роты разместились в канавах виноградовской рощи: одна рота заняла лесок справа от фланга и две роты с восемью-десятью конными заняли рощу на правом берегу речки Маньчжурки, в двух километрах от главной позиции.
Вся повстанческая засада состояла из 7 рот по 250 человек в каждой. Кроме того, еще ночью был послан вестовой в Ивановку и другие села с приказом о выступлении ивановской организации, располагавшей батальоном вооруженных бойцов, на Виноградовскую заимку в качестве резерва.
Рано утром японцы выступили из Лазаревки. Их отряд состоял из 500 человек пехоты с двумя орудиями и двумя пулеметами, двух эскадронов казачьей кавалерии и японской конной разведки.
Вечером 3 февраля 1919 года Мухин в сопровождении двадцати конных выехал в Благовещенск с це-
лью поднять восстание в городе хотя бы на сутки, в течение которых можно было попользоваться артиллерийскими и интендантскими складами белых и японцев и захватить ценности банков, так как удержать город в своих руках мы не рассчитывали.
Большинство партизан было вооружено самым разнокалиберным оружием. Здесь можно было найти вооружение всех наций и всех периодов, начиная от Крымской войны и до наших дней включительно: трехлинейки, берданы, игольчатки, штуцера, немецкие и австрийские винтовки, японские «арисака» обоих выпусков, винчестеры, маузеры и бесконечный ряд других каких угодно систем винтовок и револьверов до дробовых ружей с приготовленными к ним свинцовыми орехами до ста граммов весом включительно.
При таком вооружении не могло быть и речи о сколько-нибудь организованном снабжении боеприпасами. С первых же дней в отряд повстанцев стеклись и невооруженные. Ими были заполнены все вспомогательные службы, и все же оставалось еще громадное количество невооруженных. В конечном счете каждый из них имел единственную возможность получить оружие после ранения или смерти своего же бойца, да и то в том случае на каждую осиротевшую винтовку набросился бы не один десяток жаждущих стать настоящими бойцами. Эта-то невооруженная часть отряда и была особенно подвержена панике. Да и не могло быть иначе, если каждый из них, имея перед собой прекрасно вооруженного противника, не имел возможности дать ему отпор наравне с другими.
Но кто имел оружие и мог участвовать в бою, проявлял верх храбрости и мужества. Каждый предпочитал быть убитым в открытом бою, чем быть запоротым горячими шомполами или повешенным на первых же деревенских воротах.
В ночь на 4 февраля 1919 года партизанская армия направилась из Андреевки на Виноградовскую заимку. Люди устали так, что падали с лошадей и теряли сознание, несмотря на сорокаградусный мороз и верную угрозу замерзнуть. Я до сих пор без дрожи не могу вспомнить о нашем переходе. Лошадь моя устала не меньше меня: качая меня, как в зыбке, она еле переставляла ноги. Отбившись, я ехал один. Невыносимо хотелось спать, и я заснул на лошади. Сонный, я упал с седла прямо в сугроб лицом. Я мог бы легко замерзнуть, если бы не лошадь: она спокойно стояла, ожидая, когда выспится ее хозяин. Ясно, что на морозе в 40 градусов ей так и не пришлось бы дождаться моего пробуждения, если бы наша снятая с поста конная застава не заметила ее, стоящую понуро в стороне от дороги. Поставленный на ноги, я долго не мог понять, в чем дело. В голове мелькнула мысль, что я связан белыми по рукам и ногам: я не мог шевельнуть ни единым членом, да и державшие меня два человека, не скупясь, награждали свою находку увесистыми тумаками и бросали из стороны в сторону так, что можно было потерять и последние проблески сознания. Цел ли револьвер? Но, увы, руки не повиновались и не могли не только взять, но и нащупать оружие. От сильной трепки я кое-как пришел в себя и вместе с заставой поехал в штаб.
Четвертого февраля утром японцы прибыли в Андреевку, где увидели готовившиеся для их встречи окопы. Не задерживаясь в Андреевке, японцы ринулись дальше в погоню.
В девятом часу наши наблюдатели сообщили, что японцы, выслав вперед конную разведку, имея пехоту на телегах, а за ней кавалерию и в хвосте колонны артиллерию, вышли из Андреевки по дороге на Ивановку.
Все ожили, забегали, засуетились. Каждый чувствовал себя ответственным за исход предстоящего боя. Командиры рот разъясняли бойцам боевую задачу и инструктировали своих помощников и взводных. Особое внимание было обращено на то, чтобы не обнаружить себя прежде времени и не стрелять по японцам до особого приказа.
Четыре роты в канавах рощи составляли главную опорную силу повстанцев. Рота справа имела задание не допускать обхода японцами справа и бить их с фланга. Две роты на другом берегу речки должны были, как только противник развернется в боевой порядок, противопоставить ему сложный маневр: отрезать обратный путь на Андреевку, а в случае оставления японцами резервов — отвлечь их на себя.
Стояло ясное морозное утро.
На гребне увала замаячили всадники — один, другой, третий... Их насчитали шесть человек. По посадке всадников нетрудно было с первого же взгляда признать в них японцев. Рыская по сторонам, они то скрывались из вида, то появлялись вновь, съезжались вместе, минутами держались группой, видимо, что-то обсуждая, затем вновь разъезжались в разные стороны и вновь соединялись на дороге, ведущей с гребня в лощину.
Сомнений не оставалось — идет японский отряд.
И точно... Вскоре на гребне увала показалась первая подвода, за ней — другая. Через минуту по крутому спуску в лощину уже двигалось до десятка подвод головной части отряда.
Все шло как нельзя лучше. Японцы нас не замечали и слепо шли вдоль дороги, по обеим сторонам которой расположились в засаде повстанцы.
Задерживаясь у мостика, сгрудившиеся конные японцы представляли собой заманчивую цель. Мы заранее торжествовали победу. И вот в разрез всем нашим планам, вопреки строжайшему приказу не стрелять произвольно, — все же грянул одиночный выстрел...
Японцы повернули коней и галопом понеслись обратно. Вслед им и по спустившимся в лощинку подводам пошла, затрещала беспорядочная стрельба.
План был сорван. Предполагалось пропустить разведку в самую рощу, а всю колонну японцев — в лощину и там наверняка их уничтожить.
Выстрел был явно провокационный, но кто его сделал — выяснить не удалось. Провокационная деятельность чужаков, просочившихся в повстанческие ряды, наблюдалась и раньше, но ни один из провокаторов тогда не был обнаружен.
Насколько не хватало нам революционной бдительности, видно из такого, например, факта.
В Андреевке перед отходом к Виноградовской заимке нашему штабу спешно потребовался человек, умеющий печатать на машинке.
Его скоро нашли, усадили за машинку и заставили под диктовку Мухина печатать воззвания.
Этот «спец-машинист» никому из нас не был известен. Только один партизан из деревни Черемушки сразу же опознал в нем волка в овечьей шкуре, но сорвать с него маску не решился. В голове простоватого партизана никак не могла вместиться такая мысль, чтобы рядом с Мухиным, на одной скамейке с ним, — как это он видел своими собственными глазами, — сидел всамделишный белогвардеец, князь Чечуа, и делал общую с ним работу.
Выйдя на улицу, партизан стал расспрашивать всех и каждого, не знает ли кто этого спеца и как он попал сюда.
Чечуа, видно, сразу сообразил, что его раскрыли, и не медля ускользнул. Во всяком случае, когда часа через два подняли суматоху, его нигде не могли найти.
Без сомнения, что один из таких молодчиков и здесь, перед самым боем с японцами, произвел этот испортивший нам все дело выстрел...
Вслед за этим выстрелом, как я уже упомянул, началась беспорядочная стрельба по спустившимся в лощину японцам. Потеряв всех лошадей, которые были убиты, японцы соскочили с подвод и залегли у дороги. На снегу они представляли собой превосходную цель. Поэтому ни один из них не уцелел; в очень короткий срок вся головная часть японцев, перевалившая на восьми подводах через гребень, была полностью истреблена. Увидя это, японская колонна, показавшаяся к этому времени на гребне увала, пришла в замешательство. Среди японцев поднялась паника. Отчетливо было видно, как метались они из стороны в сторону. Офицеры, выхватив шашки, размахивали ими и били мечущихся солдат клинками, подавая команду.
Спустя две-три минуты японцы выстроились за гребнем развернутым строем в две шеренги и стали рассыпаться в цепь.
Обстрел со стороны засады не давал положительного результата, так как гребень хорошо укрывал японцев от выстрелов.
С первой же пулей казаки под прикрытием холма понеслись галопом к роще на нашем правом фланге, очевидно, с целью занять ее. Сидевшая там в засаде рота поспешила дать залп. Из-за дальности расстояния огонь це мог нанести серьезного урона наступающим; тем не менее казаки после залпа рассеялись по всей степи в сторону от нашего фланга.
Отъехав километра на три, казаки столпились около выжженной ими заимки Чемеркина и бездействовали до самого конца боя. Раньше чем японская пехота развернулась в цепь, артиллерия противника открыла огонь по роще. При поддержке артиллерии первая цепь японцев под прикрытием пулеметов бегом понеслась в лощину. Огонь повстанцев делал свое дело: цепь наступающих быстро редела — засада стреляла метко. Залегшие остатки первой цепи рельефно выделялись на снегу, и повстанцы без промаха брали их на мушку.
Вскоре из-за холма появилась вторая, раза в четыре меньше первой, цепь японцев, быстро бегущая к лощине.
Миновав линию первой цепи, вновь прибывшие японцы выскочили вперед и залегли. Тактика их нам была ясна. Они надеялись, что первая цепь своим огнем поддержит дальнейшее их продвижение вперед. Но этого не случилось. Стремительно пробегая линию своей первой цепи, японцы, видимо, не заметили, что цепь почти не подавала признаков жизни, выбитая начисто повстанцами. Через минуту такая же участь постигла их новую цепь,
Огонь японской артиллерии ни на минуту не затихал. Пушки сыпали снаряд за снарядом. Но пехота противника больше не напирала. Для японцев стало очевидно, что наши позиции одним натиском взять нельзя.
Лишившись почти половины своей пехоты, японцы стали перегруппировываться. Артиллерия перенесла огонь на наш правый фланг.
Вскоре с правого фланга сообщили, что японцы всей своей силой обрушились на него и с минуты на минуту перейдут в наступление.
По всем военным данным это была невозможная операция, так как совершенно открытая, абсолютно чистая местность против правого фланга исключала подобного рода действия.
Мы поняли, что японцы демонстрируют наступление на правый фланг, стремясь отвлечь наше внимание, а сами готовят удар по левому флангу, где через
лощину тянулся глубоко занесенный снегом кустарник, позволявший делать накопление сил в глубине распадка.
Я отправился на левый фланг, чтобы непосредственно руководить отпором. Метрах в двухстах от нашей первой цепи, в конце левого фланга, была расположена в канаве резервная рота. Добежав до нее, я отдал распоряжение командиру подтянуть свою роту к первой цепи и расположиться левее ее фланга уступом.
Утром при объезде мной позиций кустарник на левом фланге казался мне низкорослым, но теперь, когда наши лежали в канаве, он положительно все закрывал от наблюдения стрелков. Я понял, что японцы делают накопление в глубине распадка, прикрываясь этим кустарником, и полагал, что они перетащили туда и пулемет, так как второго пулемета в японской цепи уже не было.
Чувствовалось, что через какие-нибудь 20-30 минут должна произойти последняя и самая ожесточенная схватка с противником — страшная схватка, которая решит исход боя.
Послав конных связистов с распоряжением командиру батальона, находившегося в засаде на противоположном берегу реки, — идти в наступление в тыл японцам, - я приказал командиру роты следовать за мной ползком с полуротой бойцов, а вторую полуроту - примкнуть к левому флангу фронта.
Пользуясь прикрытием того же кустарника, моя полурота змейкой поползла вперед. Цель этой вылазки заключалась в том, чтобы, дождавшись, когда японцы, накопившись на дне распадка, пойдут в атаку, неожиданно ударить с фланга.
Нам удалось продвинуться до самой середины распадка незамеченными. Здесь, повернувшись на четверть круга, мы образовали цепь, заняв перпендикулярное к нашей и японской цепям положение, и продолжали ползти по снегу, желая возможно ближе подобраться к японцам. Метров за сто от места, где полурота развернулась в цепь, я поднялся во весь рост за кустом, и мне представилась следующая картина: имея направление на нашу засаду, скучились, сидя на корточках в снегу, человек 80—90 японцев с одним пулеметом, который стоял на ближнем к нам фланге.
Сразу созрело решение — отобрать пулемет!
Лежавшему рядом со мной командиру роты я пояснил, в чем дело, и отдал распоряжение продвинуть полуроту шагов на шестьдесят вперед, равняясь по мне, и держать наготове бомбы.
Грохот артиллерийского огня не умолкал. Мы заметили, что над нашей засадой снаряды не рвались. Куда же бил противник?
Оказывается, батальон нашей пехоты, сидевший в роще, развернулся в цепь и начал двигаться через кочковатую долину речки, стремясь зайти в тыл японцам, и артиллерия противника немедленно перенесла туда огонь.
Грохот рвущихся снарядов оказал сильное действие на не сколоченную, слабо дисциплинированную массу, и она, пройдя шагов двести вперед, остановилась, а затем хлынула обратно.
Весь батальон, засыпанный снарядами, отступил на исходные позиции и в рощу, а оттуда в беспорядке покатился к Ивановке.
Люди бежали только потому, что над их головами, где-то высоко в воздухе, непривычно жутко рвалась с чудовищным грохотом шрапнель.
На самом же деле в батальоне не было ни одного раненого, не говоря уже об убитых.
Не упусти казаки этого момента, на их долю выпала бы исключительно легкая и успешная рубка.
К счастью, этого не случилось. Казаки были не ахти какие храбрецы. Они предпочитали проявлять свою отвагу в мирных селах, где им абсолютно ничего не угрожало.
Проползши шагов 60—70 и приготовив бомбы, мы выскочили и с криком «ура» пошли в атаку. Однако довести ее до конца не смогли. Находившийся от нас в 70—80 шагах пулемет встретил нас убийственным огнем, ранее незамеченное нами накопление японцев взяло нас в работу с фланга.
Я почувствовал сильный удар в бедро — настолько сильный, что невольно сделал полуоборот на левой ноге. Командир роты упал, и я лег с ним рядом. В цепи послышался отчаянный крик раненого. Я посмотрел на командира роты. Он лежал боком, с закрытыми глазами. Изо рта у него текла алая струйка крови. Он был убит.
Пулемет трещал. Не отставали и винтовки. Мы находились между трех огней: с первого накопления — в лоб, со второго — почти в тыл, а слева стреляла через нас наша засада.
Наша цепь ушла с головой в снег. Никто не стрелял. Видя, что положение становится критическим, я подал команду: «По пулемету огонь!»
Нашелся-таки десяток храбрецов; пулемет, стоявший теперь от нас, что называется, рукой достать, лишившись всей своей прислуги, замолчал. Воспользовавшись этим, вся наша цепь открыла огонь в сторону пулемета, не допуская замены выбитой нами команды.
Теперь требовалось гораздо меньше усилий, чтобы захватить самый пулемет, но по команде: «Вперед, к пулемету!»... — никто не поднялся. Раненый продолжал кричать, наводя на всю цепь ужас.
Не менее критическим было и положение японцев. Для них потеря пулемета была очевидной, тем не менее они решили его спасти.
К пулемету начались перебежки японцев одновременно с главной цепи и со второго накопления.
Теперь все японские силы были брошены сюда.
К пулемету подбегали по четыре человека, подхватывали его, пытаясь утащить, но наша цепь всякий раз снимала их.
Убитых японцев заменяли новыми, но и эти, едва успев взяться за пулемет и — самое большое — сделать с ним один-два шага, падали под огнем нашей цепи.
Настойчиво продолжая свои попытки спасти пулемет, японцы понемногу продвигали его вдоль фронта, оставляя на каждом шагу по четыре человека...
Из пулеметов японцы стреляли разрывными пуля-, ми. Этим и объясняется слабое поражение нашей цепи. Пули, не долетая до цепи, разрывались в кустарнике. Как потом выяснилось, все потери нашей цепи это двое раненых и один убитый...
Упав после ранения в снег, я решил поступить так, как поступали многие из нас — партизан. Я лежал с: бомбой наготове, которую до ранения собирался бросить в пулемет, а теперь решил подложить под себя: и выдернуть кольцо.
«Зачем это делать, — спрашивал внутренний голос, — если достаточно встать на ноги и тебя сейчас же добьют?»
Шатаясь, я поднялся на ноги, вскинул карабин,- ищу мишень: не пропадать же, мол, не застрелив хотя бы одного японца.
Впереди шагах в пятидесяти от нас японец, прислонившись к стволу тонкой березки, посылал с колена пулю за пулей в сторону нашей засады.
Я вскинул карабин к плечу и выстрелил. Японец, повалился в снег.
Передвинув затвор, я прицелился во второго, сидевшего невдалеке от первого, за кустом, и выстрелил. Японец зашевелился. Удачная стрельба наполнила меня новой бодростью.
«А может быть моя рана — сущий пустяк? вдруг подумал я. — Быть может, еще можно вылечиться? Чего ради я лезу на рожон! Ведь так могут убить и здорового человека».
Вместо того, чтобы подставить свою грудь под пулю японца, как решил было сделать это вначале, я: присел, укрываясь от японских пуль.
Огонь заметно ослабевал. Японцы стреляли реже, а у наших были на исходе патроны, и теперь их экономили.
Я сказал своему сосуду, что меня ранили, и побрел- назад к канаве.
Никогда не испытывал я такой жажды жизни, как в эту минуту.
Проходя мимо одной березы, я хотел было прислониться к ней, чтобы отдохнуть, как вдруг над головой у меня в березу щелкнула пуля. Я инстинктивно присел на корточки и засмеялся над самим собой.
Ведь вот не больше, как пять минут тому назад, шатаясь от боли и потерянной крови, я сам искал «дурную» пулю, а теперь, едва услышав свинцовый щелчок в березу, пригнулся до самой земли.
С трудом пролез я сквозь проволоку и опустился: на землю в углу канавы. Только теперь, будучи в безопасном месте, я увидел, что полы моего полушубка и пиджака разорваны в клочья, а по брюкам струятся кровь.
Я быстро заковылял в тыл. За скирдами сена должен был находиться наш перевязочный пункт, но его здесь не оказалось: скирды, зажженные снарядами, уже догорали. Силы окончательно оставили меня, и я лег в снег.
Недалеко в стороне, за уцелевшей еще скирдой, стояли две лошади в седлах, а рядом с ними на земле, прижавшись к скирде, лежали их хозяева.
Выстрелами из карабина и взмахами шапки я подозвал их к себе и попросил оказать мне помощь... Меня посадили в «американку» и повезли в ивановскую больницу.
Бой шел на убыль. Расстреляв почти все патроны, цепь, в которой я был ранен, начала отступать.
Японцы, которых оставалось теперь немногим •больше сотни, пустились в погоню и по пятам отступающих подошли к самой канаве.
Левофланговые, оставшиеся в канаве и имевшие •еще патроны, подпустили японцев шагов на пятьдесят, а затем с криком «ура!» выскочили из канавы и, стреляя на бегу, понеслись навстречу японцам. Те сначала задержались, а потом бросились обратно, оставляя на месте убитых. Редкая повстанческая пуля проходила мимо цели.
Расстреляв патроны, левый фланг партизан стал отступать.
Японская артиллерия давно уже перестала стрелять, выпустив последние снаряды, у пулеметов также не было патронов, и японцы тоже начали отступление.
Таким образом, отход обеих сторон начался одновременно.
Шедшее из Ивановки подкрепление, состоявшее из одного батальона, опоздало примерно минут на десять. Если бы оно пришло до начала отступления и влилось в наши цепи, бой был бы завершен полным разгромом японцев.
Увидя отступающих, ивановский батальон, не дойдя километра до рощи, раскинулся в цепь. Это было сделано вовремя, ибо казаки, стоявшие до сих пор в стороне, бросились преследовать повстанцев, стремительно перерезая им путь. Вот грянули три мощных залпа, и казаки сломя голову понеслись назад, по направлению к оставленной повстанцами роще.
Спустя несколько минут из рощи поднялись столбы дыма - это казаки жгли дома заимки. Здесь они зверски добили оставленных нами раненых.
Бой окончился вничью. Хотя со стороны японцев и было убито около 400 солдат и два офицера - против наших 36 убитых и 18 раненых, все же мы были далеки от того, чтобы торжествовать победу. Этот бой показал, что вести войну с недисциплинированной, не исполняющей в бою распоряжений командования, слабо вооруженной партизанской армией — задача не из легких.
Неудовлетворительный исход первой крупной стычки с японцами обусловливался только недисциплинированностью повстанцев во время самого боя. Резервы из Ивановки вследствие все той же недисциплинированности опоздали против того, что им указывалось приказом, на целых пять часов.
К отошедшим в Ивановку повстанцам прибывали все новые пополнения. Прямо чудом, неведомо откуда, -появлялись новые запасы патронов и оружия. Силы быстро увеличивались, но техника вооружения принимала все большее разнообразие и пестроту.
Японцы тем временем разрабатывали план ликвидации восстания. Это дало возможность повстанцам простоять двое с половиной суток в Ивановке. Штаб ожидал известий из города, где Мухин должен был поднять восстание. Но подходили к концу четвертые сутки, как уехал Мухин, а из города не было ни слуху ни духу. Вечером, просматривая только что привезенную кем-то газету «Амурская жизнь», прочли помещенное соболезнование «законной русской власти» и общественных организаций Амурской области японскому командованию по поводу утраты «столь дорогих и незаменимых для японского и русского народа офицеров майора Хори и поручика Фурутани, павших на доблестном поэту возрождения единой и неделимой России в бою под Виноградовской, в бою с ордой предателей-большевиков». Соболезнование заканчивалось словами; «Имя майора Хори и поручика Фурутани никогда не изгладится из памяти русского народа».
Не получив из города поддержки, штаб отменил предполагавшееся наступление на Благовещенск, так: как взять его одними повстанческими силами без поддержки городских организаций было невозможно.

И. Безродных. Амур в огне

План Виноградовского боя